 ВАСЮЧЕНКА Петр Источник: Ссылки по теме: П О Л О Ч А Н Е П. Васючэнка. Крыўскі слоўнік паводле Яна Баршчэўскага |
ВАСЮЧЕНКА Петр. Полоцкая античность Полоцкая античность: Путешествие с Петром Васюченка Петр Васюченка — писатель, литературовед, критик, драматург. Родился в 1959 г. в г. Полоцке. Окончил факультет журналистики БГУ, аспирантуру. Кандидат филологических наук. Заведующий кафедрой белорусского языка и литературы Минского государственного лингвистического университета. Автор многочисленных литературных монографий, книг прозы, драматургии, эссе, цикла сказок «Прыгоды паноў Кублiцкага ды Заблоцкага». Пьесы Петра Васюченка ставятся на сценах белорусских театров. Детство на руинах Обыкновенное мальчишеское детство: игры, футбол, рыбалка... Но в воспоминаниях иногда промелькнет удивительное, странное, жуткое, как в романах Стивена Кинга, и тогда понимаешь: детство, проведенное в древнем городе, — это нечто особенное. Я не был в Греции, но прочитал множество книг об этой стране, когда готовился написать роман «Двенадцать подвигов Геракла». И я не сомневаюсь, что детство юных греков происходит примерно так же, как мое, среди руин полоцкой античности. Что увидел Байрон, когда посетил Грецию? Он нашел следы угасшей цивилизации, руины, останки колоннад, поросшие плющом, старые, в бороздах–морщинах горы, стада коз на склонах, там, где некогда бродили сатиры и фавны. Пастухов, говорящих на языке, лишь отдаленно напоминающем певучую речь Гомера. Байрона злила апатия новых греков, смирившихся с турецким ярмом, и он подвигал их к сопротивлению строками поэмы «Гяур». Примерно таким же увидел в начале прошлого века писатель Вацлав Ластовский город моего детства и его жителей, когда писал рассказ «Призрак». Храмы, которых коснулось время. Иные из них стали развалинами, иные — руинами. Зеленые холмы, неизменные козы на склонах. И люди — потомки кривичей, забывшие язык предков, их тайны и реликвии. Вот он, герой рассказа полочанин Игнат, полеживает себе на печи и, почесывая спину, внимает тому, что ему рассказывает о славе предков грозная языческая богиня. Мое детство проходило в постиндустриальную эпоху, но что меняют в жизни дремлющей цивилизации разные там автомобили и телевизоры? Полоцкие руины, холмы с козами оставались теми же, что и во времена Ластовского. Полоцкие древности были для нас привычными, как эта старая двухметровая в обхвате липа, которую молния расщепила пополам. Но прошлое прорастало через мое детство, как трава сквозь асфальт. Таинственный остров На карте Полоцка многовековой давности изображены объекты, которые время сохранило для меня почти нетронутыми: Софийский собор, Спасо–Евфросиниевская церковь, Верхний и Нижний замки и остров посреди реки Полоты. На остров можно было пройти по столбикам, но мне не нравился этот путь. Бурлящая, пенистая вода внизу, водовороты, омут, в котором ползают особенные раки–людоеды и подстерегает своих жертв зеленоволосая русалка... Бр–р! Я пробирался на остров вброд, через ласковую, теплую протоку, в которой плавали желеобразные комочки жабьей икры. Настало время, когда этот остров превратился в «Таинственный остров» Жюля Верна. Мы все росли в магическом поле Полоцкой библиотеки, исчезнувшей неизвестно как и куда, и игры наши были из книг. Теперь таких игр не бывает. Мой брат был инженером Сайресом Смитом, сосед Дима — моряком Пенкрофом, друг Вова — журналистом Гедеоном Спилетом, а я по причине интереса ко всему живому — юным натуралистом Гербертом. Плохо помню, чем эта игра окончилась, но это было намного увлекательнее, чем любая современная компьютерная забава. Мы играли по чужим книгам, но в наши игры с необходимостью проникало свое, без чего мое детство не состоялось бы. Мы знали, что мы не «ребята», не «хлопцы», а полоцкие «мальцы», а «мальцы» — это нечто такое, чего больше на планете Земля не существует. Белорусский язык (полоцкое наречие) я слушал на рынке. И сегодня эту речь можно услышать из уст женщин, продающих изумительный полоцкий клинковый сыр, равного которому нигде не найдешь. Лабиринт глазами полочанина Как и каждый полоцкий малец, я участвовал в поисках полоцкого лабиринта. Скептики по–прежнему не верят, что такой лабиринт существует. Им мало свидетельств летописцев, историков и археологов. Мало фактов из жизни. Кое–кто побывал в лабиринте и убедился, что в подземелье проникали и до них. Например, юные следопыты из кадетского корпуса в позапрошлом веке. Они оставили на стенах свои письмена догадайтесь какого содержания. После них в лабиринте побывали многие — одни прошли под землей до Двины и уперлись в завалы, а хотели дойти до Киева. Другие и вовсе потерялись. Я в детстве, замирая от ужаса, слушал рассказы о том, как в подземном лабиринте пропали дети — брат и сестра. Люди продолжали исчезать. Серьезные ученые подтверждают, что тайные ходы есть, но это на самом деле дренажная система. Мы, полоцкие мальцы, так же свято, как в таблицу умножения, верили в существование подземной галереи между Спасо–Евфросиниевским монастырем и Софийским собором. Мы были уверены, что один из входов спрятан в руинах теплой церкви, под завалами из битого кирпича, стекла и щебня. Если бы нам и удалось тогда разобрать этот лом и войти в лабиринт, там подстерегал бы зловещий железный рыцарь. Услыхав наши шаги по галерее, он вышел бы из тьмы и стальным мечом навсегда закрыл бы дорогу к дневному свету, реке, пескарям, футбольному полю. Второй вход размещался в подвалах Крестовоздвиженской церкви, тогда мрачной, опаленной молнией, которую метнул в нее святой Илья, как будто в храме притаились бесы. Но за амбарным замком, который навесил на дверь сторож Трофимчик, обитали ушастые создания с чуткими усиками и такими же, как и у их повелителя, красными глазками. Кролики — имя им было легион. Они носились по подвалам голодные, как шакалы, с хищным писком. Сторож срубал для них молодые деревца и бросал в ушастую стаю, и через минуту от стволов, веток, листвы оставалась труха. То же самое могло случиться и с нами, попади мы в голодную стаю. Так провалилось одно из грандиозных открытий прошлого века. Тогда мы еще не читали Ластовского, который сакрализовал легенду о лабиринте и связал ее с судьбой грандиозной полоцкой цивилизации. Не раз мне приходилось слышать о том, что лабиринт отыскался. Мне довелось беседовать с братьями Буховецкими, которые проникли в подземелье во время реставрации кадетского корпуса. Один из них, Андрей, вспоминал, как из пролома повалил пар, как будто помещение было замурованным. Воздух стоял тяжелый. Пробирался с фонарем в руках, разматывая шнур, пока брат ожидал у пролома. Снимки получались неважные — тусклые, расплывчатые. Двигался, пока галерея не превратилась в залитую водой шахту. Похоже на то, что в подземелье братьям встретилось нечто, о чем они не захотели рассказать. Ни положительных эмоций, ни здоровья им это путешествие не прибавило, а вход в лабиринт они надежно замуровали. Дорога к храму Играли ли мы в войну? Кажется. Но меня эти игры не привлекали. Никогда не претендовал на роль командира, а довольствовался должностью адъютанта или разведчика. Думаю, что Полоцк пресытился войнами. Мой город кто только не брал, кто только не штурмовал — шведы, французы, немцы, Иван Грозный и Петр I, и каждый завоеватель призывал любить себя, а Полоцк превращался в руины, и земля полоцкая все глубже пропитывалась кровью, как говорил Достоевский, от корки до самого ядра. И полочанин невольно культивировал в себе индифферентность к очередному завоевателю. Мост через Полоту, который вел к валу Ивана Грозного, называли Красным. Во время битвы там смешалась французская и славянская кровь. По иронии судьбы одно время он был окрашен в красное. И я по простодушию считал эту краску кровью. Я отвоевался. Моей первой и последней битвой был инцидент с Сережей (когда мне было шесть лет). Драка была короткой: я попал Сереже кулаком в нос. Никогда не забуду эффекта лопнувшего помидора. «Молодец, хорошо попал, прямой наводкой», — хвалили меня друзья. Но у меня с того времени установилось глубокое отвращение к кровопролитию. Вечерами по улице с воинственным названием Фрунзе двигалась процессия, несущая тишину и мир. Богомолицы, преимущественно женщины преклонного возраста, шли на вечернюю службу в храм Евфросинии Полоцкой. Мое безразличие сменялось тревогой и вопросами. Какая истина, неведомая мне, доступна им? Сегодня, когда я иду за советом, поддержкой, помощью к преподобной Евфросинии, мне вспоминаются времена, когда на территории монастыря царила, как выразился один батюшка, «мерзость запустения». Стоял обугленный ударом молнии Крестовоздвиженский храм. Монахинь перевезли в Жировичи, под Слоним. Теплая церковь лежала в руинах. Не переполняли улицу моего детства, которая теперь названа в честь святой, экскурсионные автобусы. Но дух полоцкой цивилизации, дремлющей, бодрствовал. |